Дживс, вы — гений! - Страница 55

— Привет! — сказал я, и, признаюсь, прозвучало это приветствие довольно жалобно.

Ну почему жизненный опыт ничему нас не учит, как это объяснить? Ведь видел же я, в каких конвульсиях билась при моем неожиданном появлении судомойка, как подскочил в воздух чуть не на фут старина Чаффи, как дрожал в момент встречи со мной сэр Родерик Глоссоп, и все равно я так же внезапно возник и перед ней.

И она точно так же испугалась, как все. Нет, не как все, гораздо сильнее. Полина Стоукер в этот миг как раз жевала кусок копченого лосося, и только это обстоятельство помешало в данном конкретном случае немедленному проявлению ее чувств, поэтому секунду-полторы я видел лишь два выпученных от ужаса глаза. Потом копченое препятствие исчезло, и меня оглушил истошный, леденящий душу визг, ничего подобного мне в жизни не доводилось слышать.

В тот же самый миг дверь отворилась, и на пороге появился пятый барон Чаффнел. Он молнией сверкнул к ней и заключил в объятия, она такой же молнией сверкнула к нему и заключилась в его объятия.

Даже если бы они месяцами репетировали эту сцену, она не получилась бы такой убедительной.

ГЛАВА 19. Готовимся укрощать родителя

Я всегда считал, что оценить человека по достоинству и понять, обладает он истинно рыцарской деликатностью или нет, можно лишь в обстоятельствах, подобных нынешним. Это лакмусовая бумажка. Придите ко мне и скажите: «Вустер, вы хорошо меня знаете, прошу вас ответить на один вопрос. Будьте судьей в споре: можно назвать меня, как говорится, рыцарем без страха и упрека или нет?», и я отвечу: «Дорогой Бейтс, или дорогой Катбертсон, или как там вас зовут, мне будет легче ответить на ваш вопрос, если вы признаетесь мне, как бы вы поступили, окажись вы в комнате, где два любящих сердца соединились после горестной размолвки на основе дружбы и взаимного уважения. Вы бы нырнули под письменный стол? Или остались стоять столбом и пялились на них вытаращенными глазами?»

Мои принципы незыблемы. Когда происходит примирение влюбленных, я не буду на них глазеть, я исчезну, насколько позволяют обстоятельства, и оставлю их наедине.

И хоть я не видел парочку из своего укрытия под стулом, зато слышал их воркованье превосходно, и поверьте, мне было ужасно противно. Я знаю Чаффи в общем-то с детства, и за все эти годы наблюдал его в самых разнообразных обстоятельствах и в разном настроении, и никогда, никогда бы я не поверил, что он способен на такое тошнотворное сюсюканье, которым он сейчас буквально захлебывался. Если я признаюсь вам, что «Не плачь, моя крошка, не плачь!» — это единственная фраза, которую я оказался в состоянии процитировать, вы получите хотя бы отдаленное представление о муках, которым я подвергся. Да еще на пустой желудок, а это уж та самая соломинка, согласитесь.

Полина, впрочем, принимала в диалоге не слишком активное участие. До сих пор я считал, что по части проявления чувств при моем появлении судомойка побила рекорд, о котором всем прочим нечего и мечтать. Однако Полина затмила судомойку. Она булькала в объятьях Чаффи, как радиатор, из которого сливают воду, и никак не могла прийти в себя. Совсем девица одурела.

Причина как будто заключалась в том, что в ту минуту, когда я себя обнаружил, точно дух во время спиритического сеанса, она находилась в состоянии тяжелейшего душенного потрясения и моя физиономия вроде как вбила гвоздь в крышку гроба. Словом, она так долго не могла выйти из роли хлюпающего радиатора, что Чаффи в конце концов догадался приостановить поток нежностей и решил докопаться до первопричины.

— Любимая моя, скажи мне, — услышал я. — Что случилось, мой ангел? Что испугало мою ненаглядную? Я должен знать, мое бесценное сокровище. Моя птичка увидела что-то нехорошее?

Пожалуй, пора присоединиться к их обществу, подумал я, и встал из-под стола во весь рост. Полина прянула, точно испуганная лошадь. Это меня раздосадовало, не скрою. Бертрам Вустер никогда не вызывал судорог у прекрасного пола. Случается, девицы при виде меня насмешливо хихикают, иной раз с тоской вздыхают и произносят безнадежно: «Ой, Берти, это опять вы?», но даже это лучше, чем такой сумасшедший ужас.

— Здорово, Чаффи, — сказал я. — Славный денек нынче.

Вы, наверное, подумали, что Полина Стоукер испытает великое облегчение, когда узнает, что причиной ее паники был всего лишь старинный приятель, но вы ошиблись: в ее глазах зажглось бешенство.

— Болван несчастный! — закричала она. — Что это за дурацкая игра в прятки? Как ты смеешь так пугать людей? И потом, к твоему сведению, у тебя вся физиономия в саже.

Чаффи тоже набросился на меня с обвинениями.

— Берти! — простонал он. — Господи, и как я не догадался, что это ты. Ты в самом деле полный, безнадежный, окончательный, бесповоротный кретин.

Нет, надо пресечь это безобразие железной рукой.

— Сожалею, — процедил я холодно и надменно, — сожалею, что испугал эту слабоумную девицу, но если хотите знать, что вынудило меня скрыться за письменным столом, объясняю: деликатность и благоразумие. Что касается кретинов, Чаффнел, не забудь: мне целых пять минут пришлось подслушивать твои бредовые излияния.

Я с удовольствием отметил, что его лицо залила краска стыда. От смущения он весь заерзал.

— А зачем ты слушал?

— Ты что же, думаешь, я это по своей доброй воле?

Он с вызовом вскинул голову, даже с какой-то бравадой.

— А почему, собственно, мне нельзя говорить так, как я хочу? Я люблю ее, черт тебя возьми, и пусть все это знают, мне плевать.

— Ну еще бы, — с нескрываемым презрением сказал я.