Дживс, вы — гений! - Страница 26

— Мармадьюк! — вскричала она и замерла, в изумлении распахнув глаза.

Если она удивилась, то что говорить о бедном моем школьном приятеле, он при виде ее просто глаза вытаращил, причем не фигурально, а в буквальном смысле слова. Повидал я на своем веку, как люди удивляются, много было всякой интересной мимики, но такой выразительности, как Чаффи, никто не достиг. Брови взлетели вверх, челюсть отвалилась, глаза выскочили из орбит дюйма на два. При этом он пытался что-то произнести, но вместо речи получалось нечто совсем уж позорное — резкие сиплые всхлипы, какие вы слышите по радио, когда слишком быстро крутите ручку настройки, ну разве что немного тише.

Полина между тем двинулась к нему — воплощенное счастье при встрече с любовником-демоном, и сердце Бертрама кольнула жалость к бедняжке. Понимаете, любому стороннему наблюдателю, как, например, я, было, увы, слишком ясно, что она совсем не так все поняла. Для меня-то Чаффи был открытая книга, я видел, как фатально она заблуждается в трактовке причины его нынешнего волнения. Производимые им странные звуки, которые казались ей любовным призывом, я диагностировал как гневный, негодующий рык мужчины, который застал свою невесту на чужой территории в лиловой пижаме и ранен в самое сердце, уязвлен в лучших чувствах и страдает, как при зубной боли.

А она, святая простота, на седьмом небе от счастья, что видит его, она и подумать не могла, что он сейчас, в эту минуту, способен испытывать при виде ее какие-то иные чувства, кроме столь же самозабвенной радости. И потому, когда он сделал шаг назад и с саркастическим смехом скрестил руки на груди, она отпрянула, как будто он ткнул ей в глаз спичкой. Свет в лице погас, на нем появились растерянность и боль, словно танцовщица-босоножка, исполняющая Танец Семи Покрывал, вдруг наступила на кнопку.

— Мармадьюк!

Чаффи снова издал свой саркастический смех.

— Ты! — произнес он, обретя наконец дар речи — если это можно назвать речью.

— Что случилось? Почему ты так смотришь?

Я понял, что пора мне вмешаться. Когда Полина появилась из чулана, я встал с постели и начал потихоньку продвигаться к двери с оформленной лишь в общих чертах идеей рвануть в открытые, широкие пространства. И все же я остался, отчасти потому, что недостойно носящему имя Вустера бежать при таких обстоятельствах, отчасти потому, что был без ботинок. И вот я выступил на сцену и произнес мудрые слова:

— Чаффи, дружище, не нужно задавать никаких вопросов, не нужно сомневаться, ты должен просто несокрушимо верить. Поэт Теннисон…

— Заткнись, — прошипел Чаффи. — Тебя я вообще слушать не желаю.

— Воля твоя, — ответил я. — И все равно: благородная норманнская кровь хорошо, но истинное нерассуждающее доверие лучше, никуда от этого не денешься.

Лицо Полины выразило недоумение.

— Истинное нерассуждающее доверие? Зачем?… Ой! — вдруг вскрикнула она и умолкла. Я заметил, что на ее щеках вспыхнул густой румянец. — А-а! — снова вырвалось у нее.

Ее щеки запылали еще ярче. Но теперь их заливал не румянец смущения, о нет. Первый возглас «Ой!» вырвался у нее, когда она заметила, что на ней пижама, и вдруг осознала двусмысленность своего положения. Второй возглас прозвучал совсем по-другому. Это был вопль разъяренной тигрицы.

Вы, конечно, сами все понимаете. Пылкая, отважная девушка преодолевает множество преград, чтобы увидеться с любимым человеком, прыгает с яхт, плывет в ледяной воде, влезает тайком в коттедж, облачается в чужие пижамы и вот теперь, когда полное опасностей путешествие позади и она ждет от своего избранника нежной улыбки и слов любви, он встречает ее насупленной физиономией, кривой усмешкой и подозрением в глазах, — словом, мордой об стол, именно так это и называется. Естественно, она немного расстроена.

— А-а-а! — воскликнула она в третий раз и слегка щелкнула зубами — нужно сказать, очень неприятно. — Так, значит, ты вот что подумал?

Чаффи сердито тряхнул головой:

— Ничего я не думал.

— Думал.

— Не думал.

— Еще как думал.

— Ничего такого я и не думал думать, — протестовал Чаффи. — Я знаю, что Берти…

— …вел себя безупречно от начала до конца, — подсказал я.

— …спал в сарае садовника, — закончил свою мысль Чаффи, и должен признаться, его версия прозвучала куда более приземленно, чем моя. — Но не в этом дело. Важно другое: несмотря на то, что ты помолвлена со мной и притворялась сегодня после обеда, что безумно этому рада, на самом деле ты все еще без памяти влюблена в Берти и не можешь прожить без него ни минуты, увы, это печальный факт. Ты думаешь, я не знал о вашей с ним помолвке в Нью-Йорке, а я, оказывается, знаю. Нет, я не жалуюсь, — говорил Чаффи с видом святого Себастьяна, в которого вонзилась пятнадцатая или шестнадцатая стрела. — Ты имеешь полное право любить кого ни вздумается…

Я не удержался и поправил его:

— Кого вздумается, старина.

Из— за Дживса я стал более или менее пуристом и сразу реагировал на просторечные обороты.

— Да замолчи ты!

— Пожалуйста.

— Ты все время суешь свой нос…

— Прости, сожалею. Больше этого не повторится.

Чаффи, который все время глядел на меня с такой злобой, будто вот сейчас возьмет тупой и тяжелый предмет ахнет по башке, теперь поглядел на Полину с той же злобой и желанием ахнуть по башке чем-то тупым и тяжелым

— И все равно… — Он запнулся. — Ну вот, из-за тебя я забыл, что хотел сказать, — сварливо пожаловался он.

Слово взяла Полина. Лицо ее по-прежнему пылало глаза ярко сверкали. Точно так же, бывало, сверкали глаза у моей тетки Агаты, когда она готовилась отчитать меня за какой-нибудь воображаемый проступок. От сияющего света любви не осталось и следа.